Все хорошо. Ты делаешь то, что можешь. - Лутцгер сказал бы незнакомке те слова, что хотел бы сказать любому медику, из-под чьих рук люди попадали к нему, неважно, был ли это первый скончавшийся у него на руках пациент или пятьсот первый, забудет ли он о смерти как о рутинном больничном инциденте или будет страдать от нее как от первой неудачи - глубоко и с сознанием собственного несовершенства, неважно, даст это ему опыт или заставит спиваться с годами и оставить профессию. Ноа верил, что у каждого медика в карьере случался хотя бы один момент, когда он заслуживал именно этих слов - когда тоже понуро склонял голову, ниже, ниже, под гнетом ответственности и интуитивного чувства вины, ощущения, что от разговора с близкими покойного и прочими неравнодушными никуда не уйти, что нужно досконально, мучительно пересказывать им все бессилие и неудачу, когда тоже произносил слова в землю, себе под нос, сникшим, пустым голосом, словно обращаясь не к собеседнику, а к самому себе, вел себя, как будто собеседника не существует, стараясь укрепить иллюзию, что не существует его самого.
Спасибо, - сказал бы Лутцгер за то, что девушка сейчас волей-неволей делила это состояние с ним, потому что при самом неблагоприятном исходе стоять в кольце жителей его лагеря и вещать о том, почему погиб Саид, как Ноа узнал об этом и где его похоронил, придется ему. Это его словам сожаления нужно будет в ту минуту звучать убедительнее и искреннее, чем обычно - неуместны дежурные реплики в адрес родных и друзей людей, которым он уже ничем не мог помочь, перед которыми его совесть всегда оставалась безупречно чиста. А сейчас, сохрани он даже в тайне от всех смерть Джарры и закопай труп де-нибудь под безымянным кустом, Лутцгер все равно будет знать, что он был единственным, кто мог прийти на помощь и не сумел.
Вот это - настоящая смерть. Все остальные - куклы в твоем холодильнике, которые потом в гробах кажутся пластмассовыми. Это всерьез - когда ты отвечаешь за чью-то жизнь, а не церемониал. Это не маркетинг, это наконец-то то, что имеет значение. Как имело значение, когда твой отец стоял одной ногой в могиле, а ты бездействовал, Лутцгер.
- А что могло бы помочь? - какие бы слова благодарности и ободрения ни вертелись на языке, Ноа был уверен, что обязан спросить именно это: просто потому что Саид еще жив, потому что необходимо знать границы того, в чем Лутцгер терпит очередную неудачу, видеть ситуацию целиком, стопроцентно понять, что (если!) выхода нет. И лишь потом, когда все пути спасения испробованы, Ноа задаст себе вопрос, готов ли он остаться с этим положением дел один на один, без боязни не справиться и почувствовать что-то настоящее. - Все равно спасибо, - прибавил он после короткой паузы, - за то, что колдуете над его ранами так, словно это не зря, и что-то еще можно сделать. Это дает надежду, а она лечит как минимум меня. И мне все равно, что то, как я себя чувствую - последнее, о чем вы сейчас думаете.
О чем она на самом деле думала, можно было лишь строить догадки - оборудования, с помощью которого можно было бы узнать, что сейчас происходит в голове у Рэйвен, под рукой тоже не наблюдалось, как невозможно было проследить и степень тяжести травмы Джарры. Лутцгер перевел взгляд с одной черепной коробки, полной секретов, на другую, и неожиданно понял, что в данной ситуации даже Джек, наверно, разводил бы руками и призывал к терпению. Его самоотверженность и профессионализм вряд ли помогли бы в случае, когда нечем сделать рентген, а любая серьезная операция, если и выполнима, то настолько опасна, что лучше ничего не трогать. Местная островная медицина была отважна, но во многих случаях бессильна. Поэтому Рэйвен старалась изо всех сил, без медицинских приборов, но деревенеющими пальцами, которые не в состоянии удержать даже емкость с лекарством.
Фонарик упал на примятую траву, когда Лутцгер резко протянул к падающему сосуду обе руки, левой неосторожно задев по носу Саида в молниеносном движении, и почти перестал освещать и лицо Рэйвен, и его пальцы, поймавшие в воздухе теплый пластик, на дне которого дрожала пара глотков прозрачной жидкости, необходимых исцарапанным рукам девушки и ею заслуженных.